Премьеры в Уфе: «Отец»

Горький свою пьесу изначально назвал «Отец», планируя полярно противоположную нравственную пару к повести «Мать». Осознавая, что царская цензура узреет в названии намек на царя-батюшку и будет искать в материале крамольные параллели  на режим в целом, он назвал драму «Последние».

Последние – это младшие дети полицмейстера Коломийцева Петр и Вера, еще сохранившие чистоту сердец и помыслов, а также  возвышенные иллюзии по поводу своего отца, развратного взяточника, погрязшего в многочисленных грехах и карточных долгах. Иван Коломийцев с женой и пятью детьми после позорного изгнания с должности из-за коррупционного скандала сидит на шее у своего некогда богатого, а сейчас находящегося на грани разорения  больного брата Якова. Интеллигентный, тихий Яков – полная противоположность Ивана. Четверть века они хранят с женой брата Софьей тайну рождения Любы, средней дочери Ивана. Бывший полицмейстер догадывался об измене и младенцем то ли нечаянно, то ли специально уронил Любовь, которая из-за этого стала калекой. Горбатой и озлобленной на весь мир.Старшие дети Коломийцева, Александр и Надежда, уже в полной мере впитали в себя моральное наследство отца и их абсолютно все устраивает в этой жизни. Александр мечтает о работе в полиции, чтобы брать взятки и кутить, красавица Надежда вышла замуж по расчету и наслаждается нарядами, драгоценностями и любовными интрижками.Через распад семейных связей, непримиримый конфликт  двух поколений Горький показывает необратимые процессы общественного разлома. «Верхи не могут, низы не хотят…» – так охарактеризовал тупиковую кризисную ситуацию раскола общества дедушка Ленин, назвав ее главным условием любой революции.

Горький актуален. За вымаранные цензурой в 1908 году некоторые фразы (после 1917 г. возвращенные в пьесу) классик мог бы сейчас в очередную пятницу ненароком ряды иноагентов пополнить. Например – «Он, конечно, революционер, как все честные люди в России», или – «Мы- жертвы этого ужасного времени, дух его все отравляет, все разрушает…»

К пьесе «Последние» в разные годы обращались и Олег Ефремов, и Олег Табаков и многие другие российские режиссеры. Кто-то оставлял за рамками политические метафоры, рассматривая через горьковский текст только извечные конфликты «отцов и детей», кто-то осовременивал посылы пролетарского писателя через костюмы и авангардную режиссуру. Но всем было крайне интересно исследовать внутрисемейные конфликты  Коломийцевых. В нашем Русском драмтеатре постановка «Последних» знаменитого московского режиссера и педагога Александра Поламишева пользовалась грандиозным успехом. Театралы вспоминают, как дружно плакали, сопереживая персонажам пьесы, всех было безумно жалко. Поэтому летние анонсы НМТ возвращения «Последних» в Уфу были встречены с надеждой на новое культурное событие в нашей столице.

Правда, еще тогда я удивилась названию и выбору материала. Во-первых, совсем недавно многие российские театры буквально наперегонки вводили в свои репертуары пьесы Флориана Зеллера («Отец», «Мать», «Сын»). Самой знаменитой из трилогии пьес стала психологическая драма «Отец», благодаря  одноименному фильму, за роль в котором Энтони Хопкинс получил Оскара. Идентичные названия зрителя могли запутать. Во-вторых, активно вспоминать полузабытую горьковскую драму стали именно в последнее время. Ведь о некоторых событиях в непростые спецоперационные времена можно говорить только эзоповым языком аллегорий: умные поймут и оценят, люди, неискушенные в умении считывать идейные режиссёрские замыслы просто на семейные скандалы поглазеют. В-третьих, про боготворимого  в СССР певца революции Максима Горького, чьи произведения входили в обязательную школьную программу, после развала союза всплыло много крайне  неприятных и ранее тщательно  замалчивавшихся фактов. Вечного оппозиционера, русофоба и человеконенавистника в двуличии и неискренности в свое время обличали многие – от Льва Толстого до Корнея Чуковского.
А вот какую страшную характеристику Горькому дал в письме к Герберту Уэллсу писатель, поэт, литературный критик Дмитрий Мережковский: «Знаете, какою ценою «спасает» Горький? Ценою оподления. Простите, но Горький не лучше, а хуже всех большевиков, хуже Ленина и Троцкого. Те убивают тела, а этот убивает души».

Вернемся к спектаклю. 15 октября я была на сдаче «Отца», но в театре мне сказали, что сценография в окончательном варианте будет иной. Часть мест режиссер планирует разместить небольшим амфитеатром прямо на сцене, специальный помост которой будет нависать над первыми рядами зрительного зала. То есть зрители, как в аквариуме, с двух сторон будут наблюдать за развитием событий на сцене и… за реакцией друг друга. Интересная и необычная режиссерская задумка заинтриговала. Именно поэтому я не стала писать в прошлом году про постановку, решила подождать.

Правда, ждать из-за ремонта сцены, трех других премьер НМТ и новогоднего марафона сказок пришлось аж три месяца.

Немного изменил и сделал более жестким рисунок роли  Ренат Фатхиев (Иван Коломийцев), точно отразивший мрачную, тревожную и тяжелую атмосферу смутного времени и семьи, от которой осталось только одно название. Его персонаж стал более грубым, злым и властным.

Актерские работы, надо сказать, все на высоте. Трудно кого-то выделить. Совершенно шедевриальна Ольга Мусина (нянька Федосья), пронзительна до мурашек в материнском горе Александра Комарова (госпожа Соколова), ослепительно- отвратительна лживая и лицемерная Надежда Карины Фат-Ярмеевой.

Впечатлили метаморфозы моей любимой актрисы НМТ Светланы Бронниковой (Любовь). Сменил амплуа и Дмитрий Гусев (Яков), впервые и вполне успешно примерив на себя возрастную роль.

Лада Николаева лишила свою героиню Софью богатства эмоциональных красок речи и мимики. Она ничего не решает, не смеет перечить и давным-давно разучилась повышать голос. Тихая серая мышка, плывущая по течению. Или живой труп?

Легкое и только внешнее несовпадение со своим героем было у статного и вполне симпатичного Асхата Накиева (Лещ). У горьковского персонажа, судя по репликам Коломийцева, не такая презентабельная внешность.

Удивила и очень порадовала молодежь. Пристройки роли Ильяса Хасаншина (Александр) вызывали в зале смех, а жадность и тщеславие околоточного Якорева (Мельсик Петросян) – вполне закономерное отвращение. Но при этом Якорев довольно бесхребетный, внушаемый и ведомый.

Яркими и очень достойными получились образы «последних» – Петра (Влад Нурисламов) и Веры (Эвелина Завричко). Вера так искренне страдала и по детски безутешно рыдала в финале, так беззащитно выглядела ее хрупкая фигурка с тоненькими  ручками и длинной изящной шеей, что даже меня пробило на слезы. А Влад органично показал стремительное взросление и убийственное для души прозрение хорошего доброго мальчика. Срывающийся иногда на фальцет юношеский голосок, некая подростковая нескладность фигуры и движений добавляли жирные плюсы к классике Станиславского «Верю!»

Условно-лаконичная и почти монохромная сценография художника-постановщика Александра Мохова (г. Санкт-Петербург) заслуживает отдельных аплодисментов. Дом Коломийцевых, раскинувшийся на  помосте, нависающим над первыми рядами, похож на огромную страну, на которой вроде бы места много, но выступом полуострова она все равно вылезает еще дальше. В первом акте все локации дома захламлены вещами, коробками, мебелью. Общество потребления погрязло в накопительстве. Мы обрастаем мещанской шелухой, забывая о более важных вещах, таких как честь, совесть, доверие, любовь, семья.

Во втором акте на сцене остаются только иллюминированные дверные проемы, беспощадно высвечивающие все «свинцовые мерзости дикой русской жизни». Ближе к финалу одна из иллюминсцентных ламп символически с грохотом рухнула. Уже после спектакля реквизитор, сматывая клубок няньки, пошутила про инцидент: «Так задумано! Рушатся семейные отношения – падают декорации».

Работа режиссера Дениса Хуснуярова оставила неоднозначное послевкусие. Да, впечатляет строгий рисунок пластически выразительных мизансцен, режиссер досконально застраивает все действия и видна рука талантливого мастера. Прекрасна, например, сцена семейного обеда, больше похожего на поминки. В полной тишине слышен только стук ложек, над столом повисла тягостная атмосфера между родными, но по сути чужими людьми…

Но почему в других сценах половину монологов и диалогов актеры произносят спиной к залу? Лично для себя я это объяснила тем, что изначально были планы работать на две стороны зала. Но ведь они изменились, а вот не очень понятные спины остались.

Нянька ( Ольга Мусина) на сцене не присутствует вообще. Она где то ходит-ползает весь спектакль под помостом, напевая-наговаривая при этом под нос шутки-прибаутки. Иногда засыпая и похрапывая. Этот режиссерский ход тоже оценила. Няня – это простая добрая душа прогнившей семьи, загнанная в глубокое подполье.

И все остальное у режиссера вроде бы сильно и стильно, и в целом премьера понравилась, но почему-то глубоко меня не зацепила. Думаю, все дело в особом темпо-ритме спектакля с неоправданно длинными паузами. Почти трехчасовая постановка  сильно растянута по хронометражу. Если бы немного подсобрать действия в темпе  allegro, думаю, треть зала не покинула бы после антракта театр. Хотя это не показатель  плохой постановки, ведь спектакли в репертуаре театра должны быть не только зрительские, собирающие кассу, но и фестивальные, рассчитанные на думающего зрителя.

Кстати, на второй день премьеры, как мне сказали, ушли некоторые длинноты, лишние многозначительные паузы и спектакль стал менее тяжелым, заиграл новыми красками. Обязательно схожу на него еще раз!

Несмотря на мои субъективные замечания, уверена – спектакль ждет непременный успех на театральных фестивалях или на гастролях, например, в Санкт-Петербурге, где зритель более воспитанный и насмотренный.

Теперь про испытанный мной «испанский стыд». Культур-мультур уфимских зрителей.  Страшно расстроило и мешало полностью погрузиться в действие бесконечное «броуновское движение» зала. Кстати, на премьере вполне приличного. Не было привычного для репертуарных спектаклей НМТ гомона, перешептываний и зависания в гаджетах.  Но уже через двадцать минут молодые люди начали пробираться по рядам к выходу. «Эх, не понравилось»,- огорчилась было я. Смотрю, через некоторое время не все, но многие возвращаются на места. Что это?! Недавние сорокоградусные морозы аукнулись небывалой эпидемией цистита? Один паренек, например, выходил-заходил аж четыре раза! А ведь многие появления героев  тоже начинались из боковых дверей зала. Хороший режиссерский ход, добавляющий сопричастность зрителей к действию, определенный интерактив. Если, конечно, зрители тоже по залу в это время не расхаживают.

Хорошо бы на новых уроках «Разговоры о важном» в школах рассказывать и об азах театральной культуры. Чиновники Министерства образования, поверьте, это очень важно!

В антракте попробовала поговорить с администраторами, спросила – почему такие хождения возможны? «Мы не имеем права не пустить человека в туалет!»- ответили мне. Подозреваю, что некоторые нахалы выходят поговорить по телефону, по другим делам. В Русдраме и Башопере такое брожение пресекается администраторами зала на корню. Если вышел – обратно сможешь зайти только после антракта.А если бы планы Дениса Хусниярова посадить часть зрителей на сцене осуществились? Прямо через актеров самые  нетерпеливые бы в туалет проходили?

Изрядно поредевший во втором акте зал опечалил, но вселял уверенность, что теперь то здесь остались истинные поклонники искусства Мельпомены, уважающие труд актеров. Увы, зрители опять покидали зал поодиночке и небольшими стайками. Иногда возвращались. Что же будет, когда на спектакль классами начнет ходить по «Пушкинской карте» целевая аудитория НМТ – школьники?! В догонялки начнут играть?

Все-таки заявленную в афише «Отца» возрастную планку 12+ лучше поднять до 16+. Или даже до 18+. И хорошо бы добавить интеллектуальный уровень: IQ 130+. Не меньше.

Эмилия Юсупова, фото НМТ и Булата Гайнетдинова.